Неточные совпадения
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что не умеешь обманывать. Еще
мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою
голову и на твою важность!
Шумный, красненький мужичок, сверкая
голыми и тонкими ногами, летал около людей, точно муха, толкая всех, бил
мальчишек, орал...
— Лягте, — сказал Туробоев и ударом ноги подшиб ноги Самгину, он упал под забор, и тотчас, почти над
головой его, взметнулись рыжие ноги лошади, на ней сидел, качаясь, голубоглазый драгун со светлыми усиками; оскалив зубы, он взвизгивал, как
мальчишка, и рубил саблей воздух, забор, стараясь достать Туробоева, а тот увертывался, двигая спиной по забору, и орал...
«Конечно, студенты.
Мальчишки», — подумал он, натужно усмехаясь и быстро шагая прочь от человека в длинном пальто и в сибирской папахе на
голове. Холодная темнота, сжимая тело, вызывала вялость, сонливость. Одолевали мелкие мысли, — мозг тоже как будто шелушился ими. Самгин невольно подумал, что почти всегда в дни крупных событий он отдавался во власть именно маленьких мыслей, во власть деталей; они кружились над основным впечатлением, точно искры над пеплом костра.
Приоткрыв рот, он вскинул
голову, уставился выпученными глазами в небо, как
мальчишка, очарованно наблюдающий полет охотницких голубей.
Самгин собрал все листки, смял их, зажал в кулаке и, закрыв уставшие глаза, снял очки. Эти бредовые письма возмутили его, лицо горело, как на морозе. Но, прислушиваясь к себе, он скоро почувствовал, что возмущение его не глубоко, оно какое-то физическое, кожное. Наверное, он испытал бы такое же, если б озорник
мальчишка ударил его по лицу. Память услужливо показывала Лидию в минуты, не лестные для нее, в позах унизительных,
голую, уставшую.
По праздникам из села являлись стаи
мальчишек, рассаживаясь по берегу реки, точно странные птицы, они молча, сосредоточенно наблюдали беспечную жизнь дачников. Одного из них, быстроглазого, с
головою в мелких колечках черных волос, звали Лаврушка, он был сирота и, по рассказам прислуги, замечателен тем, что пожирал птенцов птиц живыми.
— Да, жалкий, — подтвердил Иноков, утвердительно качнув курчавой
головой. — А в гимназии был бойким
мальчишкой. Я уговариваю его: иди в деревню учителем.
Это неправда:
мальчишки эти были вершков четырнадцати ростом, с бородой, с волосами, собранными в густой пучок на маковке, а
мальчишки у них ходят, как наши девчонки, с косой и пробором среди
головы.
Но с странным чувством смотрю я на эти игриво-созданные, смеющиеся берега: неприятно видеть этот сон, отсутствие движения. Люди появляются редко; животных не видать; я только раз слышал собачий лай. Нет людской суеты; мало признаков жизни. Кроме караульных лодок другие робко и торопливо скользят у берегов с двумя-тремя
голыми гребцами, с слюнявым
мальчишкой или остроглазой девчонкой.
Мальчик молча и задорно ждал лишь одного, что вот теперь Алеша уж несомненно на него бросится; видя же, что тот даже и теперь не бросается, совершенно озлился, как зверенок: он сорвался с места и кинулся сам на Алешу, и не успел тот шевельнуться, как злой
мальчишка, нагнув
голову и схватив обеими руками его левую руку, больно укусил ему средний ее палец.
Опершись о притолоку и как бы дремля, посматривала баба в направлении кабака. Белоголовый
мальчишка в ситцевой рубашке, с кипарисным крестиком на
голой грудке, сидел, растопыря ножки и сжав кулачонки, между ее лаптями; цыпленок тут же долбил задеревенелую корку ржаного хлеба.
Мальчишки в длинных рубашонках с воплем бежали в избы, ложились брюхом на высокий порог, свешивали
головы, закидывали ноги кверху и таким образом весьма проворно перекатывались за дверь, в темные сени, откуда уже и не показывались.
Когда мы подошли поближе, 2 собаки подняли лай. Из юрты вышло какое-то человекоподобное существо, которое я сперва принял было за
мальчишку, но серьга в носу изобличала в нем женщину. Она была очень маленького роста, как двенадцатилетняя девочка, и одета в кожаную рубашку длиной до колен, штаны, сшитые из выделанной изюбриной кожи, наколенники, разукрашенные цветными вышивками, такие же расшитые унты и красивые цветистые нарукавники. На
голове у нее было белое покрывало.
Он не пропускал ни одного движения, ни одного слова, чтоб не разбранить
мальчишек; к словам нередко прибавлял он и тумак или «ковырял масло», то есть щелкал как-то хитро и искусно, как пружиной, большим пальцем и мизинцем по
голове.
Главное занятие его, сверх езды за каретой, — занятие, добровольно возложенное им на себя, состояло в обучении
мальчишек аристократическим манерам передней. Когда он был трезв, дело еще шло кой-как с рук, но когда у него в
голове шумело, он становился педантом и тираном до невероятной степени. Я иногда вступался за моих приятелей, но мой авторитет мало действовал на римский характер Бакая; он отворял мне дверь в залу и говорил...
Мальчишка повернулся и вышел. Матренка заплакала. Всего можно было ожидать, но не такого надругательства. Ей не приходило в
голову, что это надругательство гораздо мучительнее настигает ничем не повинного
мальчишку, нежели ее. Целый день она ругалась и проклинала, беспрерывно ударяя себя животом об стол, с намерением произвести выкидыш. Товарки старались утешить ее.
Мальчишки бежали за ним, лукая камнями в сутулую спину. Он долго как бы не замечал их и не чувствовал боли ударов, но вот остановился, вскинул
голову в мохнатой шапке, поправил шапку судорожным движением руки и оглядывается, словно только что проснулся.
Но когда она еще читала письмо, ей вдруг пришло в
голову: неужели же этот самонадеянный
мальчишка и фанфаронишка выбран князем в корреспонденты и, пожалуй, чего доброго, единственный его здешний корреспондент?
Босой
мальчишка, грязный и такой оборванный, что на нем было гораздо больше
голого собственного тела, чем одежды, подбежал к артели.
В заключение он взял на руки Маню Беленькую, завернул ее бортами сюртука и, протянув руку и сделав плачущее лицо, закивал
головой, склоненной набок, как это делают черномазые грязные восточные
мальчишки, которые шляются по всей России в длинных старых солдатских шинелях, с обнаженной, бронзового цвета грудью, держа за пазухой кашляющую, облезлую обезьянку.
Раки пресмешно корячились и ползали по обмелевшему дну и очень больно щипали за
голые ноги и руки бродивших по воде и грязи людей, отчего нередко раздавался пронзительный визг
мальчишек и особенно девчонок.
Мы стали друг против друга и обменялись взглядами. Оглядев меня с
головы до ног,
мальчишка спросил...
— А семейство тоже большое, — продолжал Петр Михайлыч, ничего этого не заметивший. — Вон двое
мальчишек ко мне в училище бегают, так и смотреть жалко: ощипано, оборвано, и на дворянских-то детей не похожи. Супруга, по несчастию, родивши последнего ребенка, не побереглась, видно, и там молоко, что ли, в
голову кинулось — теперь не в полном рассудке: говорят, не умывается, не чешется и только, как привидение, ходит по дому и на всех ворчит… ужасно жалкое положение! — заключил Петр Михайлыч печальным голосом.
Изо всех окон свесились вниз милые девичьи
головы, женские фигуры в летних ярких ситцевых одеждах.
Мальчишки шныряют вокруг оркестра, чуть не влезая замурзанными мордочками в оглушительно рявкающий огромный геликон и разевающие рты перед ухающим барабаном. Все военные, попадающие на пути, становятся во фронт и делают честь знамени. Старый, седой отставной генерал, с георгиевскими петлицами, стоя, провожает батальон глазами. В его лице ласковое умиление, и по щекам текут слезы.
— Вы-то, вы-то, такой
мальчишка, — такой глупенький
мальчишка, — вы тоже туда влезли с
головой, как баран? Э, да им и надо этакого соку! Ну, ступайте! Э-эх! Тот подлец вас всех надул и бежал.
Причетник и
мальчишка вырвались за решетку. Причетник взял вдову под руку, и она, присмирев, потащилась к дверям, озираясь на дареные сахарные
головы, которые за нею поволок
мальчишка.
— Дай ей!.. — указал Семен Яковлевич на
голову сахару.
Мальчишка подскочил, схватил
голову и потащил ко вдове.
Боясь мужа и не имея чем заплатить, она, припомнив прежнюю смелость, решилась потихоньку попросить взаймы, тут же на вечеринке, у сына нашего городского
головы, прескверного
мальчишки, истаскавшегося не по летам.
Был, не знаю для чего, и сын нашего городского
головы, тот самый скверный
мальчишка, истаскавшийся не по летам и о котором я уже упоминал, рассказывая историю маленькой поручицы.
Тихое беззлобное отчаяние овладело ею. Муж молчал, боясь заразить ее своей тревогой.
Мальчишка на козлах уже больше не дергал веревочными вожжами и не чмокал на лошадь. Она шла покорным шагом, низко опустив
голову.
27-го декабря. Ахилла в самом деле иногда изобличает в себе уж такую большую легкомысленность, что для его же собственной пользы прощать его невозможно. Младенца, которого призрел и воспитал неоднократно мною упомянутый Константин Пизонский, сей бедный старик просил дьякона научить какому-нибудь пышному стихотворному поздравлению для городского
головы, а Ахилла, охотно взявшись за это поручение, натвердил
мальчишке такое...
Негр покачал
головой. «Вот ведь какой честный народ», — подумал Матвей и опять хотел взгромоздиться на стул, но в это время какой-то господин сел раньше его, а прибежавший
мальчишка принес негру кружку пива. Негр стал пить пиво, а
мальчишка принялся ваксить сапоги новоприбывшего американца. Волосы у Матвея стали подыматься под шапкой.
— Растаешь, что ли, глупый
мальчишка, коли с
голыми плечами посидишь? — сказала Людмила жалующимся голосом. — Загоришь, боишься. Красота и невинность с тебя слиняют.
— Я ему
мальчишкам знал-та… теперь такой большой татарин — вот плачит! Он моя коленкам диржал, трубам играл, барабанам бил — бульша двасать лет прошёл! Абзей моя, Рахметулла говорил: ты русска, крепка сердца твоя — татарска сердца, кругла
голова татарска
голова — верна! Один бог!
Несмотря на то, что от жару некуда было деваться, что комары роями вились в прохладной тени арбы и что
мальчишка, ворочаясь, толкал ее, Марьяна натянула себе на
голову платок и уж засыпала, как вдруг Устенька, соседка, прибежала к ней и, нырнув под арбу, легла с ней рядом.
Улегся я на лавке. Дед и
мальчишка забрались на полати… Скоро все уснули. Тепло в избе. Я давно так крепко не спал, как на этой узкой скамье с сапогами в
головах. Проснулся перед рассветом; еще все спали. Тихо взял из-под
головы сапоги, обулся, накинул пальто и потихоньку вышел на улицу. Метель утихла. Небо звездное. Холодище страшенный. Вернулся бы назад, да вспомнил разобранные часы на столе в платочке и зашагал, завернув
голову в кабацкий половик…
Никогда никому не входило в
голову, чтоб в этой яме могла держаться рыба, особенно караси:
мальчишки увидели плавающие поверху темные тучи какой-то рыбы и рассказали о том в деревне.
Четверо людей вздрогнули, сердито вскинули пыльные
головы — девочка била в ладоши и смеялась, притопывая маленькими ногами, сконфуженная мать ловила ее руку, что-то говоря высоким голосом,
мальчишка — хохотал, перегибаясь, а в чаше, по темному вину, точно розовые лодочки, плавали лепестки цветов.
«Мальчишка-то… какой…» — вертелась у него в
голове бессвязная мысль: поступок Гаврика немножко мешал ему, нарушая его настроение.
Трое
мальчишек забыли все, увлекшись кувыркающимися в воздухе турманами, которых гонял длинным шестом городской
голова, балансируя на балкончике голубятника. Его лоснящееся от жиру бородатое лицо выражало и спортивный азарт, и блаженство.
— Никак нет, Александр Иваныч, этого нельзя оставить. Сами посудите: поставил я вчера в пикет Ивана Гнедых и приказал ему глаз не смыкать, и он, подлец, даже побожился. Ну, думаю, я тебя накрою: прихожу, а он и спит, для тепла с
головой укрылся и тут себе задувает! Ах ты… толкнул его в зад, а оттуда совсем неизвестное лицо,
мальчишка лет шестнадцати. «Ты кто?» — «Да Гнедых». — «А Иван где?» — «А батьке завтра в волость надо». — «Так что ж ты спишь, такой ты этакий…»
Ах ты
голова,
голова! ведь и утерпеть-то не можешь ты, чтоб не провраться, как
мальчишка какой-нибудь, канцелярист какой-нибудь, как бесчиновная дрянь какая-нибудь, тряпка, ветошка гнилая какая-нибудь, сплетник ты этакой, баба ты этакая!..
Бессеменов. Что — может быть? Федька Досекин, слесарного цеха старшина, в
головы метит…
Мальчишка! Щенок!
Молитва кончена. Двадцать человек летят сломя
голову к дверям, едва не сбивая с ног преподавателя, который с снисходительной, но несколько боязливой улыбкой жмется к стене Из всех четырех отделений одновременно вырываются эти живые, неудержимые потоки, сливаются, перемешиваются, и сотня
мальчишек мчится, как стадо молодых здоровых животных, выпущенных из тесных клеток на волю.
А проснулся — шум, свист, гам, как на соборе всех чертей. Смотрю в дверь — полон двор
мальчишек, а Михайла в белой рубахе среди них, как парусная лодка между малых челноков. Стоит и хохочет.
Голову закинул, рот раскрыт, глаза прищурены, и совсем не похож на вчерашнего, постного человека. Ребята в синем, красном, в розовом — горят на солнце, прыгают, орут. Потянуло меня к ним, вылез из сарая, один увидал меня и кричит...
Он говорит, а рядом идут несколько
мальчишек и слушают его; забавно это внимание! Что могут понять юные ростки жизни в его речах? Вспоминаю я своего учителя, — бил он детей линейкой по
головам и часто бывал выпивши.
— Постой, Гришутка, постой, сейчас, — отозвался Арбузов, по-прежнему слыша и не понимая
мальчишки, и вдруг поймал забытое слово: «Бумеранг». Бумеранг — это такая изогнутая, смешная деревяшка, которую в цирке на Монмартре бросали какие-то черные дикари, маленькие,
голые, ловкие и мускулистые человечки. И тотчас же, точно освободившись от пут, внимание Арбузова перенеслось на слова
мальчишки, все еще звучавшие в памяти.
В отворенную дверь просунулась большая стриженая
голова с тонкими, оттопыренными, как крылья у летучей мыши, ушами. Это пришел Гришутка,
мальчишка, помощник коридорного, справиться о чае. Из-за его спины весело и ободряюще скользнул в номер свет от лампы, зажженной в коридоре.
Мальчишки смеялись, женщины покачивали
головою, мужчины одобрительно улыбались.